Великое экономическое открытие Розы Люксембург. Почему оно было проигнорировано...

Экономика как наука изучает экономические действия людей и их последствия для экономики как объекта исследования. При этом экономические теории можно разбить на три большие группы.

Экономика как наука изучает экономические действия людей и их последствия для экономики как объекта исследования. При этом экономические теории можно разбить на три большие группы.

Первая группа теорий утверждает, что экономические действия людей не противоречат друг другу, что каждый индивид может ставить перед собой цели и достигать их, не оказывая влияния на аналогичные права и законные интересы других индивидов. Эта идея нашла свое воплощение в метафоре «невидимой руки» А.Смита. В дальнейшем это положение было конкретизировано в понятии вальрасовского равновесия, существование которого было доказано Эрроу и Дебре в 1954 году. Представление о непротиворечивости интересов и действий индивидов является краеугольным камнем современного экономического мейнстрима [1].

Представители соответствующих научных школ считают, что предположение о непротиворечивости интересов экономических агентов не только отражает реальность [2], но и является решающим условием, позволяющим построить научную экономическую теорию, способную генерировать проверяемые прогнозы и давать политические рекомендации. Действительно, альтернативный подход, предполагающий, что интересы индивидов постоянно противоречат друг другу, рисует картину ожесточенной гоббсовской борьбы всех против всех, постоянного хаоса. Это не только противоречит наблюдениям за реальностью, которой, за исключением, быть может, отдельных кризисных периодов, свойственно наличие порядка, но и исключает возможность построения сколько-нибудь целостной экономической теории, способной давать определенные прогнозы.

Это подтверждается и историей экономической мысли. Действительно, большинство экономических школ, делавших акцент на противоречиях решений и действий экономических агентов, имели ярко выраженный «анти-теоретический» характер. Речь идет о немецкой исторической школе (вернее, ряде сменявших друг друга школ), американском институционализме. Представители этих течений считали, что экономистам следует ограничиться сбором и систематизацией экономической информации, а теоретическая работа должна ограничиваться анализом отдельных ситуаций. Торстейн Веблен, основатель американского институционализма, явно предполагал аналогию с развитием биологии, в которой за этапом систематизации (Карл Линней) последовал этап теоретического обобщения, приведший к появлению теории эволюции Дарвина. Говоря о сегодняшнем дне, нельзя не отметить, что анти-теоретический настрой явно проявляется у многих представителей гетеродоксальной экономической мысли, лозунгом которых стал плюрализм в экономической науке.

По сути дела, среди научных школ, которые исходили из наличия постоянных противоречий между участниками экономической деятельности, лишь одна школа предприняла попытку построения общей экономической теории – это марксизм. Он исходил из того, что противоречия существуют не между каждым и каждым, а между большими группами экономических агентов: между буржуазией и пролетариатом. Такое структурирование противоречий и ограничение сферы их проявления давало возможность построения целостной конструкции, обладавшей всеми необходимыми атрибутами теории.

Прежде, чем углубиться в анализ теории Маркса и понять, какой вклад в нее внесла Роза Люксембург, необходимо остановиться на третьей группе экономических теорий, тем более что здесь существует множество любопытных аналогий и взаимосвязей. Эта третья группа теорий, в отличие от двух предыдущих, имеет относительно позднее происхождение и ее возникновение непосредственно связано с Великой депрессией 1929-1933 годов и именем Кейнса. В отношении вопроса о наличии или отсутствии противоречий между экономическими агентами кейнсианство придерживалось двойственной позиции. Его подход к этой проблеме можно сформулировать следующим образом – «иногда да, иногда нет».

С одной стороны, в отличие от двух ранее описанных подходов, кейнсианский взгляд на экономику отражает реально наблюдаемые явления. Действительно, в реальной экономике нет постоянной гармонии, как это утверждает мейнстрим экономической теории. Но экономика не пребывает в постоянном хаосе, как это следовало бы из признания наличия непримиримых противоречий между всеми экономическими акторами. Периоды стабильности время от времени сменяются кризисами, хаотизацией экономики, после чего, однако, ситуация в большинстве случаев возвращается к стабильности.

С другой стороны, кейнсианство так и не смогло найти ответ на вопрос, почему, под влиянием каких факторов происходит переход от стабильности к кризису и наоборот. У самого Кейнса было несколько ответов, скорее гипотез. В ходе эволюции кейнсианства к ним добавились еще новые. Это множество возможных объяснений, ни одно из которых не давало исчерпывающего ответа на поставленный вопрос, предопределило распад кейнсианства на множество разрозненных течений. При этом двойственность подхода кейнсианства к ответу на вопрос о противоречиях предопределило его неустойчивость.

Эта неустойчивость особенно ярко проявилась, когда представители неоклассического направления поставили вопрос о соотношении микро- и макроэкономики. Действительно, большинство экономистов кейнсианского направления признавало неоклассическую микроэкономику, в которой противоречия между экономическими агентами отсутствуют – и откуда тогда эти противоречия возникают при переходе к макроуровню? Вопрос о микрооснованиях макроэкономики повлек за собой радикальный раскол кейнсианства. Часть кейнсианцев (так называемые неокейнсианцы) стали сдвигаться в сторону неоклассического мейнстрима, другие, разбитые на множество разрозненных школ (посткейнсианцы), маргинализировались

[3].

Многие из посткейнсианцев в той или иной степени встали на анти-теоретические позиции, став частью движения за плюрализм в экономической науке. Кроме того, некоторые из них высказываются в том духе, что время создания общей экономической теории еще не пришло, и экономистам следует продолжать накапливать и систематизировать наблюдения за экономикой и изучать отдельные ситуации.

Вернемся к марксизму. Дело в том, что ситуация в учении Маркса зеркальна той, которая сложилась в кейнсианстве. Констатируя наличие экономических противоречий на микроуровне (I том «Капитала»), Маркс предпринял попытку доказать, что эти противоречия никак не проявляются на макроуровне (II том), и в целом капиталистическая экономика может поступательно и без сбоев развиваться [4].

Эта попытка может показаться странной. В ней трудно найти логику. Ее там действительно нет. Чтобы объяснить, почему Маркс поступил так, а не иначе, следует учесть научный контекст. Образцом научного экономического анализа в 19-м веке был, несомненно, Рикардо. Многие историки экономической мысли отмечали, что для Маркса Рикардо был непререкаемым авторитетом, с которым он не осмеливался спорить, а его амбиции шли не дальше того, чтобы развивать общую аналитическую концепцию Рикардо, решая попутно парадоксы, до решения которых у последнего не дошли руки [5].

Рикардо, как известно, всегда активно отрицал наличие при капитализме так называемой проблемы реализации – о которой говорили Мальтус и Сисмонди (позднее к этому вопросу вернулся Родбертус), и которая логически вытекала из микроэкономической концепции противоречия между трудом и капиталом. В этом вопросе Маркс полностью поддерживал Рикардо. Впрочем, помимо слепого следования своему учителю в области экономики, у него были и другие основания отвергать макроэкономическую нестабильность капитализма.

Во-первых, проблема реализации в том виде, в котором она была сформулирована Мальтусом и Сисмонди, означала, что капитализм в принципе не может развиваться. Только возникнув, он столкнулся бы с жесточайшим кризисом, который сразу же его и уничтожил бы. Это явно противоречило наблюдаемым в эпоху Маркса фактам, когда капитализм бурно развивался. Да, кризисы случались (собственно, именно они подтолкнули Мальтуса и Сисмонди к их выводам), но они были лишь перерывами в поступательной экспансии капитализма, которой, согласно этим выводам, не должно было быть.

Во-вторых, выводы, которые делали Мальтус и Сисмонди из открытия проблемы реализации, не выдерживали никакой критики. Апелляция Мальтуса к непроизводительным третьим лицам, чье потребление могло бы поддержать стабильность капитализма, легко опровергалась. Предложение Сисмонди больше платить рабочим означало бы остановку технического прогресса и удешевления продукции, что политэкономией и Марксом.

Тем не менее, проблема реализации представляла собой серьезнейший вызов для теоретической конструкции как классической политэкономии, так и для экономической теории Маркса. От нее нельзя было отмахнуться, поскольку она представляла простое логическое следствие из исходных предпосылок общепринятой теории. Но этот вывод противоречил наблюдаемым фактам (апелляцию к общественным интересам оставим в стороне).

Маркс принял этот вызов и разработал свои известные схемы простого и расширенного воспроизводства, которые должны были продемонстрировать, как противоречия, существующие на микроуровне, «снимаются», используя термин Маркса, на уровне всей экономики.

Вместе с Розой Люксембург следует отдать Марксу и его научной добросовестности должное. Он увидел, что несмотря на все предпринятые им усилия – а он, опираясь на идеи Кенэ, по сути дела, разработал новый раздел экономической науки и новый инструментарий анализа –решить поставленную задачу не удалось. Если на уровне стоимостного анализа схемы воспроизводства сходились, то на уровне денежного анализа проблема реализации прибавочной стоимости не решалась. Как видно из текста второго тома, составленного Энгельсом из черновиков, Маркс несколько раз возвращался к этой теме, искал способ справиться с возникшими трудностями, но найденные решения его не удовлетворяли.

Не удивительно, что Маркс бросил работу над вторым томом – и перешел к третьему, тем более что решение еще одной проблемы, оставленной Рикардо, а именно, превращение стоимости в цену производства, ему уже было известно [6]. Вполне разумно предположить, что Маркс надеялся, что по ходу работы его осенит догадка о том, как решить брошенную на полпути проблему. Но, как известно, этого не произошло.

Само собой разумеется, что Маркс не рассказывал направо и налево о своих затруднениях с решением проблемы реализации. Следующие поколения марксистов, которые читали только составленный Энгельсом из отрывочных рукописей текст, вполне удовлетворились тем, что на уровне стоимостных расчетов все элементы схемы расширенного воспроизводства согласуются с друг с другом, и проблема, поставленная Мальтусом и Сисмонди благополучно разрешена.

Без этого долгого вступления нельзя понять, какое же открытие сделала Роза Люксембург и какой вклад она внесла в понимание капитализма.

Во-первых, она внимательным образом прочла текст третьего отдела второго тома, тщательно его проанализировала и поняла, что Марксу не удалось решить проблему, которую он сам перед собой ставил. Нетрудно догадаться, как она настроила против себя других марксистов, которые считали, что вопрос об отсутствии противоречий капитализма на макроуровне удовлетворительно разрешен, и не обративших внимание на сомнения Маркса по этому поводу.

Во-вторых, она заново, с учетом нового инструментария разработанных Марксом моделей воспроизводства показала, как противоречия между пролетариатом и буржуазией на микроуровне трансформируются и проявляются на макроуровне.

В-третьих, она непредвзято проанализировала процесс развития капитализма в странах «второго эшелона» - Германии, но главным образом, Польши и России, выявила механизмы «заражения» капитализмом некапиталистических стран и описала в общих чертах характер взаимодействия между ядром капитализма и его периферией. Она объяснила свойственную капитализму тенденцию к экспансии, к постоянному расширению на новые рынки.

Но самое главное – она указала, как можно решить проблему, которая вот уже на протяжении десятилетий и даже столетий является камнем преткновения для экономической науки в целом, а не для только для марксизма или какой-то отдельной экономической школы, и которая была описана в начале. Любому непредубежденному человеку очевидно, что решения и действия индивидов при капитализме противоречат друг другу, да и не могут не противоречить хотя бы по той причине, что решения принимаются относительно неизвестного будущего. И в то же время для экономической жизни за исключением кризисных периодов наблюдается наличие определенного порядка. Как это может быть? [7]

Роза Люксембург четко показала, что необходимо различать абстрактный модельный капитализм (много позже Дейдра Макклоски назвала это экономикой школьной доски), и реальный капитализм. Реальный капитализм существует не в безвоздушном модельном пространстве, где он возникает ниоткуда со всеми присущими ему атрибутами, а в некапиталистической среде. И эта некапиталистическая среда не превращается в капиталистическую, как только в каком-то месте появился первый капиталист и нанял первых рабочих. Более того, эта некапиталистическая среда до сих пор существует в самых развитых капиталистических странах, маскируясь нейтральным понятием «домашний труд» [8]. Капитализм на протяжении всей своей истории развивался во взаимодействии с некапиталистической средой. Это длительный эволюционный процесс, который далеко еще не завершен. Противоречия внутри капитализма нейтрализуются за счет взаимодействия с этой внешней средой, которое и определяет динамику капитализма. И, как показала Люксембург, кризисы в капиталистическом обществе возникают из проблем и противоречий, связанных с взаимодействием с некапиталистическим окружением капитализма.

Аналитическая схема, основы которой заложила Люксембург, разрешает основной парадокс, связанный с капиталистической экономикой, дает мощный инструмент анализа реального капитализма и его истории, а также обладает высокой прогностической ценностью. Конечно, эта схема нуждалась в доработке и углублении. Но, имея общее решение, сделать это было не так уж трудно.

Мы сегодня не можем сказать, смогла бы Люксембург двинуться дальше по пути развития этой аналитической схемы, если бы не ее трагическая гибель 100 лет назад. Если да, то тогда экономическая наука выглядела бы сегодня совсем иначе, да и мировая история пошла бы, возможно, совсем другим путем. С другой стороны, нетрудно увидеть, с какой трудностью она столкнулась бы на этом пути.

Как и все марксисты того времени, она твердо верила в правоту Маркса и трепетно относилась к каждому опубликованному им слову. С положениями второго тома Капитала она решилась полемизировать только потому, что речь шла о незавершенной рукописи, которую сам Маркс не решился публиковать. Это обстоятельство давало ей определенную степень свободы. Совершенно очевидно, что дальнейшее развитие и углубление подхода Люксембург заставило бы ее серьезно пересмотреть те положения 1 тома Капитала.

Если честно, от канонической экономической теории Маркса в этом случае мало что осталось бы. В этом нет ничего страшного. Маркс все равно остался бы великим ученым, который ставил вопросы, которые до него никто не задавал и пытался на них ответить – иногда успешно, иногда нет. Наука не может стоять на месте, в ней никогда не может быть сказано последнее и окончательное слово. Сам Маркс с его девизом «Все подвергай сомнению» отлично понимал это [9].

Мы не знаем и никогда не узнаем, думала ли Роза Люксембург об этом или нет, что именно думала и как намеревалась поступить. Знаем мы только одно. Ее великолепная книга «Накопление капитала» был отброшена на обочину развития мировой научной мысли. В СССР ее теория была ошельмована. Против Розы Люксембург выступил сам Ленин, который начал свою карьеру в марксизме как раз с использования схем воспроизводства Маркса для обоснования возможности поступательного развития капитализма в России («По поводу так называемого вопроса о рынках») и критики идей Сисмонди и Родбертуса («К характеристике экономического романтизма») [10].

В западной экономической науке победил маржинализм, и для нее споры и дискуссии среди марксистов не представляли никакого интереса. Западный марксизм постепенно дрейфовал в сторону аналитических схем новой экономической ортодоксии (появление кейнсианства ускорило этот процесс). Экономические идеи Розы Люксембург оказались никому не нужны, и вспоминали лишь изредка. Здесь следует, пожалуй, отметить Джоан Робинсон, которая не случайно назвала одну из своих главных книг также, как Люксембург: «Накопление капитала». Но вне марксистского контекста полностью понять истинную ценность сделанного Люксембург невозможно.

Разговоры о кризисе экономической науки идут на протяжении всей истории современного мейнстрима, начавшейся примерно тогда же, когда родилась Роза Люксембург. После Великой рецессии 2007-2009 годов интенсивность этих разговоров выросла многократно. Растет недоверие к экономической науке, к ее рекомендациям и выводам. И, кстати говоря, рост так называемых популистских движений в США, Европе и развивающихся странах связан в том числе и с недовольством людьми состоянием дел в экономической науке, которая не может ни объяснить, что происходит с современной экономикой, ни дать внятного ответа на вопросы, волнующие общество.

Тот, кто сегодня попытается создать новую экономическую науку, способную сделать это, должен будет начать с того места, где остановилась Роза Люксембург.

[1] Следует заметить, что существуют научные школы, которые, разделяя это представление, и при этом не примыкают к мейнстримуэкономической науки. Таковой, в частности, является, австрийская экономическая школа, которая скептически относится к идее вычислимого равновесия (и к использованию математики в экономике в целом). В этой школе идея непротиворечивости решений индивидов воплощена в понятии спонтанного порядка.

Неоинституционалисты полагают, что рыночное согласование интересов индивидов должно рассматриваться в более широком контексте согласования их деятельности в рамках системы общественных институтов.

[2] Дополнительным подкреплением данной точки зрения является известный правовой принцип, согласно которому осуществление прав и свобод человека не должно нарушать права и свободы других лиц.

[3] При этом следует заметить, что кейнсианство никогда не разрабатывало собственную микроэкономическую теорию, в лучшем случае ограничиваясь критикой отдельных положений неоклассической микроэкономики. Но критика, сколь бы справедливой и радикальной она ни была, не компенсирует отсутствие собственной теории.

[4] Речь идет не о риторике Макса, а о модели, которую он строил. Кстати говоря, это постоянная проблема экономической науки: расхождение риторики и моделей.

[5] Здесь, в частности, следует упомянуть парадокс внешней торговли, ставивший под сомнение общую схему трудовой теории стоимости или, по крайней мере, концепцию денег как универсальной меры стоимости. Заметим, что современная экономическая теория в упор не видит этот парадокс, хорошо известный и Рикардо, и Марксу. Впрочем, якобы разрешение Марксом этого парадокса является совершенно неудовлетворительным.

Другой пример решения Марксом проблемы, оставленной Рикардо, - это описание превращения стоимости в цену производства. Возможно, были и другие.

[6] Критика Бем-Баверком найденного Марксом решения несостоятельна, хотя до сих пор считается что Бем-Баверку удалось нанести смертельный удар экономической теории марксизма. На самом деле, в основе всей этой истории с противоречием между первым и третьим томами Капитала лежит несколько не очень серьезных недоразумений, в которых Бем-Баверк не счел нужным разобраться, хотя имел для этого все возможности, так как правильный ответ вытекал из его собственных теоретических открытий.

[7] Экономическая наука мейнстрима, как известно, решает эту проблему просто. Она начисто отрицает наличие противоречий (и это вызывает отторжение со стороны неэкономистов), предполагая человека абсолютно рациональным существом, наделенным точным, или хотя бы вероятностным знанием о будущем.

[8] Не понимая этого, мы не сможем понять, например, успех второй по капитализации компании современного мира Amazon.

[9] Но не понимали марксисты того времени,которые, конечно же, ревизовали марксистское учение, но делали это под лозунгом борьбы за его целостность и чистоту.

[10] По иронии судьбы Ленину, пришедшему к власти, пришлось самому столкнуться с проблемой, с которой десятилетиями раньше ему удалось так лихо расправиться в теории. На практике все оказалось совсем иначе. Вопрос о том, как развивать промышленность (читай – капитализм, пусть и государственный) в стране с нищим крестьянским рынком был в центре экономических дискуссий в Советской России на протяжении всех 20-х годов. Оказалось, что капитализм, вопреки предсказаниям Ленина, не мог развиваться на своей собственной основе. Сам Ленин не нашел ничего лучшего, чем попытаться воспроизвести политику Витте, царского министра финансов: твердый рубль и привлечение иностранных инвестиций (концессии).